Мир человека в слове Древней Руси - Страница 106

106

В «Слове о Борисе и Глебе» говорится просто: «преславно прославляя всяко мѣсто и страны» (Сл. Борис. Глеб., с. 171), а немного спустя, в «Чтении» о тех же святых, говорится лишь о стране, и притом — об иной стране (Чтен. Борис. Глеб., с. 9). «Мѣсто» — это земля, поверхность; стороной, страною оно быть не может, но когда говорят о «странах иных», места-земли уже вовсе не упоминаются. В переводе «Пандектов» находим различение слов: «Богать нѣкто в странѣ нѣкоеи и купи собѣ село обону сторону рѣкы» (л. 184). Так слова сторона и страна разошлись в своих значениях, подобно словам ворог и враг, волость и власть и им подобным.

Когда говорят, что «великая княгиня Олга родися въ плесковской странѣ, в веси, зовомой Выбуто» (Жит. Ольги, л. 38б), речь идет о стороне, направлении по отношению к Киеву, никакого значения "страна (государство)" слово страна еще не имеет. То же находим и в летописях: «придоша половьци на Кыевскую страну» (Ипат. лет., л. 200б, 1173 г.) — в киевские пределы; «паде снѣгь великъ въ Киевской сторони, коневи до черева» (там же, л. 314) — в киевских землях. Когда говорится о странах арменской, варяжской, халдейской, греческой, александрийской, перской, сурской, македонской и всякой иной, летописец имеет в виду определенную сторону, в которой находятся эти места за пределами русских границ. «И повоѣваша землю Таноготьскую и иные страны» (Сказ. Калк., с. 509) — этот текст может уже указывать на разграничение значений слов страна и земля, но текст сказания написан в конце XIII в., когда четкое противопоставление «своя земля — чужая сторона» стало общепринятым. С этого времени слово земля очень долго употребляют обычно по отношению к своей земле; людей, живущих в ней, называют земцы (тоземцы), а страна — это чужедальная сторонушка, слово обозначает грани все той же земли, но чужой, относящейся к чуждым пределам. К моменту образования строгой оппозиции «страна» : «земля» территориальные признаки в отличие от признаков родовых уже сформировались вполне определенно.

Дальнейшее углубление смысла слова земля связано с ощущением разных сторон: окрест, посторонь, окольние, новые земли, неведомые для Руси, странные. Тот, кто живет в стороне, посторонь, тот странный, а тот, кто оттуда пришел, — странникъ, не менее опасный, чем всякий вообще странный человек, — он посторонний. Еще в XII в. возможны были русские формы сторонникъ (Устав. Влад.) на месте позднее привычного странникъ. Странным, например, представляется язычник-работорговец (Пандекты, л. 311), и в болгарском варианте перевода слову странный соответствует слово язычьныи. Древнерусскому переводчику странный кажется не просто как "чужой", это, скорее, "непонятный". В переводе «Пандектов» «чюжимъ убогымъ» русского списка (л. 286б) болгарский предпочитает «страннымъ и нищимъ»; то, что для древнерусского книжника было «щюже» (л. 277), для южного славянина — «странно», что для русского предстает как «внѣшьнѣ» (л. 287), для болгарина опять-таки «странно», как и русское «чюжой человѣкъ» (л. 294) — болгарское «странный»; и так последовательно: все чужое для болгарина по меньшей мере кажется странным, кроме, пожалуй, «чюжихъ женъ» (л. 324б) и «чюжей вѣры» (л. 302) — в этом случае и он сохраняет слово чужой. Ни жена, ни вера странными, т. е. посторонними, быть не могут. Странный, как и страна, — болгарское слово, ему соответствует русское сторонний. В XII в., зная это книжное слово, древнерусский переводчик пользуется им осторожно; слову странный он предпочитает конкретные по смыслу слова чужой, внешний, которые обозначали что-либо инородное.

Пришедший со стороны — чужой — может быть в ряде случаев враждебным. По аналогии и человек иной веры может стать «странным». В русском списке перевода Апостола 1220 г. (Слав. Апостол, с. 88) на месте bárbaros также стоит странникъ (в других списках варваръ); тому же греческому слову в древнейших переводах соответствуют страньнъ или страньскъ. Равным образом и слово xénos "чужой, необычный", но также и "странный" в разных переводах на славянский одного и того же греческого текста часто передается словами щюжь и страньнъ. Нет ли в этом прямой зависимости от значений слова в греческом языке, в котором уже сформировались переносные значения старинного слова?

Но вместе с тем вполне ясно, что во всех этих переводных текстах отражается древнее (народное) представление о «чужестранном» (искусственное образование, обязанное совпадению русской и церковнославянской традиций). Уже в XI в. возникло и постепенно развивалось новое отношение к «странному»: для христианина странникъ не совсем чужой человек. У игумена Даниила в начале XII в. «странныя на путѣхъ» (Хож. игум. Даниил., с. 13), «страньни пришельци» (с. 61) и просто «странници» (с. 13) странствуют по земле, спасая свою душу, и в этом не видели ничего странного.

Признак «земельного», выраженный прилагательным, в свою очередь, также изменялся, и притом постоянно, в смене своих значений повторяя все семантические преобразования слова земля. То, что у имени существительного происходило в незаметных смысловых уточнениях, у прилагательных каждый раз, при всяком повороте мысли, облекалось в самостоятельную и отдельную словесную форму, которая становилась четким обозначением вновь выделенного сознанием признака различения.

Как можно судить по старославянским и самым ранним древнерусским текстам (Словник, I, с. 670; Срезневский, I, стб. 975—976), последовательность наших прилагательных по времени их появления была такой; земль — земльскъ — земьскъ — земьнъ — земльнъ. Происходило постепенное развитие признака «земельного» от прямой притяжательности к форме самого общего отношения. Становятся ясными тексты, в которых сталкиваются две формы одного слова, например, приведенный в «Космографии»: «Вторый человекъ — господь с небесе, яко же земльный, тако и земнии» (Индикоплов, с. 161), в нем говорится о Христе из праха (земльный) и земном человеке. "Принадлежащий земле" или "к ней относящийся" — разные признаки, и это различие, когда-то неизвестное славянскому языку, постепенно проявлялось в значениях суффиксальных прилагательных, постоянно пополнявшихся новообразованиями. Земльский выражает большую принадлежность к земле, чем земский, а земной — меньше, чем земский. Прилагательное земльный, как форма искусственная и поздняя по образованию, не сохранилось в нашем языке, но взамен ему появилось новое: земляной. «Бѣ бо Володимеръ любя дружину и с ними думая о строи земленѣм и о ратехъ и уставѣ земленемъ» (в других списках вполне закономерная по смыслу замена: «земскомъ»); «и бѣ жива съ князи околними миромъ... и бѣ миръ межю ими и любы» (Лавр. лет., л. 126, 996 г.). В конце X в. Владимир думал об устройстве своих земель («о строи земленѣмъ») и о законе гражданском (земском — сказали бы позже, пока же говорят: земленѣмъ). Земля и государство еще неразделимы в общем понятии, не отличаются друг от друга, составляют нечто единое, так же, как и «мужи» Владимира — это одновременно и воины и он сам, как и понятие «мир» — "покой", но вместе с тем и "община".

106