Мир человека в слове Древней Руси - Страница 58

Поскольку люди — "масса", слово долго служило для выражения множества лиц; «Поидоша из Новагорода из осады многое множество людей и з женами и з дътьми» (Пов. моск., с. 400), и рядом там же: «А народ московстии и многое их множество» (с. 398), «бесчисленное ихъ множество» (с. 400); ср.: «Да около его людей многое множество» (Аф. Никит., с. 468). С XII в. подобные сочетания часты в древнерусских текстах; «Сильно множество людей» (Хож. игум. Даниил., с. 72), «все множество людей» (Жит. Влад.), «тмы людей идущии» (Александрия, с. 6), «вътекоша людие безъчисленнии» (Флавий, с. 364), «и погибе бес числа много людии» (Сказ. Калк., с. 509), «многъ народъ людий» (Александрия, с. 35), «и всего народа людий» (Пов. Ряз., с. 161) и т. д. в самых разных вариациях. У татар в 1237 г. «множество вои бесчислено», так что «погыбе множество бес числа людий» (Пов. нашеств., с. 136, 158); при нападении Тамерлана вышло «все много множество бесчисленое народа и люди» (Пов. Темир., с. 236) — уже с разграничением народа и людей; при нашествии Тохтамыша «людий побитых трупиа мертвыхъ без числа лежаще... Кто не жалуеть толика народа людий!» (Пов. Тохтам., с. 204). Чисто былинное представление о собирательной множественности людей-народа сложилось постепенно, в Древней Руси еще делалось различие между народом и людьми, ср. в летописи под 1150 г. в речи Изяслава, обращенной к Вячеславу; «Видиши ли народа силу [и] людий полкъ стояща, а много ти лиха замысливають» (Ипат. лет., л. 144б); ниже говорится, что все «своими силами» пришли к Изяславу, и тот «исполцися» (л. 145б). Сила многа довольно часто выступает как синоним слова пълкъ (л. 145б и др.), однако характерно различение соотнесенности: сила народа, но полкъ людей. Количественное множество составляет полк, однако внутренняя сила людей составляет уже другое понятие — «силы народной». Вынужденное соединение разных степеней множества постепенно «вытягивается» из прежде собирательной монолитности, дифференцируется и облекается в новые термины. По-видимому, однозначно определенное различие слов народъ и людие для всего древнерусского периода мы не сможем установить, настолько текуче и неопределенно взаимное их отношение, всегда — в любом тексте — конкретное.

Противопоставление слова люди слову человекъ также повлияло на изменение их значений. Об этом речь впереди, сейчас же отметим, что в результате подобных сопряжений в конкретных текстах слово люди стало обозначать не простую множественность, но и совокупность отдельных лиц, «человеков». По этой причине уже в Древней Руси словом люди стали переводить и греческое dḗmos "народ, население" (возможно: "страна или край"), но также "простой народ", "солдатская масса, солдаты". В таком случае (как в «Пчеле») форма родительного принадлежности передается прилагательным, уточняющим социальную принадлежность того, о ком речь: «многажды безумья людьска въ власти пущаго поставляють» (Пчела, с. 96) — действительно, велико безумие демоса (tu dḗmu), требующего усиления полномочий властителя, что впоследствии обернется против него самого. Ср. еще «людьскаго врага [tu dḗmu] аки своего врага мьнѣти» (Пчела, с. 13) — врага подданных почитать своим врагом; и т. д. Это значение слова широко представлено в Древней Руси. Люди как свободные подданные, народ, подвластный, но «свой» — таково обычное содержание слова в древнерусских текстах.

Колебания историков непонятны. Одни полагают, что люди — крестьяне (Аксаков, 1861, с. 427), это слишком широкое понятие. Под людьми «наши памятники обычно понимают горожан» (в отличие от смердов в деревнях) (Тихомиров, 1975, с. 128 и 178), но и наоборот: люди — жители сел и весей, т. е. смерды или просто «народные массы» (Фроянов, 1980, с. 149). Какой бы многозначностью слово люди ни обладало в XI—XII вв.: "население вообще", "простой народ", "социальная верхушка", "свободное население городов" или даже "холопы и княжеские слуги" (Фроянов, 1980, с. 123), —такие конкретные значения проявляются только в определенных контекстах, однако при этом во многом сохраняется синкретический смысл древнего термина родового быта.

Изменение смысла, его приспособление к меняющимся обстоятельствам жизни происходит постепенно, и это легко установить по тем уточняющим определениям, которые каждый раз конкретизируют понятие «люди». Развитие социальных отношений приводит к накоплению свободных сочетаний типа даточные люди, дворовые, городовые, ясачные, посадские, торговые, кабалные, служилые, мастеровые, воинские, дѣловые или посолные и многие иные «московских чинов всякие люди». В «Уложении 1649 года» их десятки, в грамотах — сотни, и всегда это именно люди — некая совокупность, группа, класс, а не отдельный человек. Все это указывает на особую важность социальной, цеховой или податной, их общности в отношении к прочим людям, на их чин и место в социальной иерархии. Беглые, приводные (арестованные), лихие, разбитые (разграбленные) и прочие люди. Лишь только возникнет нужда в новом конкретном обозначении, появится новое сочетание, в котором, как и в сотне других, слово люди будет родовым знаком, выражающим отношение к самостоятельной, отдельной группе лиц. Их совокупность, их принадлежность именно к этому ряду лиц важны и безусловны.

Много позже, когда из подобной неопределенной массы людей, именованных по внешним признакам их прикрепленности к известной группе, мало-помалу образуются социальные и профессиональные группы, родовое слово, точно замок скреплявшее все множество лиц в общей принадлежности к «людям», станет ненужным. Появятся самостоятельные термины: сочетание ратные люди заменится словом ратники, работные люди — работники, торговые люди — торговцы и т. д. То, что в Древней Руси было случайным и внешним, признаком дробления совокупности лиц, в развитом феодальном обществе будет самым важным знаком их социального ранга. Но как же быть для Древней Руси, когда выделение отдельных признаков социального отношения еще не сложилось как законченная модель? Там были просто «люди», которые, правда, всегда кому-либо противопоставлены. Из таких противопоставлений можно попытаться выявить опорные признаки «людей», как их понимали в Древней Руси.