Мир человека в слове Древней Руси - Страница 67

СМЕРД И ХОЛОП

Издавна известна пословица: «и медом не пои, только смердом не брани!». Сравнение похожих по смыслу высказываний дает интересные результаты. В 1100 г. князья требуют от Ростиславичей: «а холопы наша выдайте и смерды!» (Лавр. лет., л. 92б). Смерды — не холопы, но в чем-то схожи, иначе не упомянули бы их в одном контексте. Пятьсот лет спустя иностранец записал в Пскове признание местного жителя: «Смердом слыть мнѣ не хочется, дворянином слыть много надобѣ» (Фенне, с. 212); смерд противопоставлен здесь дворянину: прослыть смердом не очень приятно, казаться же дворянином — дорого обойдется! Еще полвека спустя в «Уложении 1649 года» зафиксировано полное отсутствие смердов в социальном составе России; вот что сказано в отношении беглых женок: «а быти им у того, у кого они въ холопствѣ или во крестьянствѣ родилися» (Улож. 1649 г., с. 82); смерд превратился в крестьянина.

Смерд и холоп в течение столетий шествуют рядом. В договоре Владимира с болгарами последним запрещалось торговать со «смердиной» и «огневитиной», т. е. со смердами и челядью (Юшков, 1949, с. 112). «Русская Правда» за убийство смерда и холопа назначает одинаковую пеню. В 1175 г. и неоднократно позже ростовцы высокомерно называют Владимир пригородом Ростова, а владимирцев — своими холопами и смердами (Ипат. лет., л. 210б). В договорах Новгорода с Русско-Литовским государством запрещается принимать жалобы на хозяина со стороны смердов и холопов, всегда требуется выдача бежавших за рубеж смердов и холопов (Юшков, 1949, с. 112).

Из сопоставления множества текстов выясняется, что слово смердъ сохранялось с XI по XVII в., в то время как понятие «холопство» постоянно изменяло свою терминологию: огневитина — челядь — холопъ (от собирательной множественности — к простой собирательности без выделения лица и, наконец, с развитием феодальных отношений —к выделению отдельной личности). Смерд изменяет свой статус только в XVII в. — он становится крестьянином или мужиком. «Господствующим можно назвать мнение, что слово смерды означает всю массу сельского населения» (Пресняков, 1909, с. 202). Позже слово исчезает из лексикона.

Чем важнее в социальном смысле слово, тем загадочнее оно по происхождению, смьрдъ в числе таких слов. Как только ни объясняли корень этого слова! Вслед за Н. Я. Марром, не свободным от использования случайных созвучий, находили родство слова смьрдъ с мордовским или чувашским корнем, который обозначает мужчину родного племени; отсюда следовал вывод: смерды — термин, оставшийся от «доисторического» населения Восточной Европы (Воронин, 1925, с. 48; Мавродин, 1945, с. 165). Позже был сделан и другой вывод: смерд —крестьянин местного происхождения, «колониальный, в сущности, элемент», которого киевские князья застали в эпоху усиленной колонизации верхнего Поволжья, приобщения его населения к благам христианской культуры; напомним, в частности, что «Русская Правда» ставила смерда наравне с холопом (Романов, 1947, с. 117—120, 129). Слишком доверчиво принимает историк свидетельства христианского писателя.

Превратив часть корня в приставку, из слова смердъ можно получить форму съ-мьрдъ; подобно тому, как есть слова съ-путник, со-ратник, со-сед, возможен и съ-мерд — термин далеких скифских времен, когда существовал ритуал убийства приближенных умершего князя, которых превращали в «со-мертвецов» (Рыбаков, 1981, с. 227, 233). Фантастично, хотя и образно. Мало похоже на правду: что же это за класс людей «со-умирателей»? Что за приставка в древнейшем слове? Подобных фантастических предположений было множество в XVIII в. Для А. Шлецера «смердъ — foetor; merda» (Шлецер, 1874, с. 471), т. е., попросту говоря, "вонь, зловоние"; В. Н. Татищев слово смердъ переводит как «подлость», поскольку «подлым» в XVIII в. называли податное население, чернь (Тихомиров, 1975, с. 178). Зависимость слова от глагола смьрдѣти не осталась в секрете и для этимологов (Фасмер, III, с. 684—685), поскольку и в литовском есть слово smirdas "тот, кто воняет". В последнем отражено уже не историческое, не социальное и даже не фантастическое, но чисто этическое представление о древнем крестьянине, который трудом и потом кормил весь мир. Однако дело в том, что сам глагол смердеть вторичен по образованию, а литовское слово, скорее всего, заимствовано у славян: ср. в украинском и белорусском смерд "крестьянин", в полабском и польском smard "крестьянин". Северное славянское слово смердъ встречается, однако, и в древнеболгарских текстах, например, в XI в. смръдъ — oiktrās týchēs, т. е. "человек горестной судьбы": «любо убогъ есть — любо богатъ, любо сановитъ — любо смръдъ» (Супр. рук., с. 101); смръдъ здесь — обойденный судьбой, обделенный удачей человек.

Лингвисты предложили другую этимологию этого слова. Смьрдъ из *(s)mer-d — из корня с первичным значением "дробить, вертеть, двигать", что подтверждается множеством соответствий в других родственных славянских языках (Львов, 1975, с. 243). Собирательное имя смьрдь дало в числе других определений прилагательное мужского рода смьрдъ — такой, кто трудится в поле на пашне, «дробит» землю, двигая сохой. Это крестьянин-земледелец, который и в древнейших летописях всегда показан обязательно с сохой да с лошадью: «хочемъ погубити смерды и ролью [пашню] имъ» (Лавр. лет., л. 93б), «оже то начнеть орати [пахать] смердъ» (Лавр. лет., л. 93б). По всей Восточной Европе разбросаны названия деревень, урочищ и других мест, на которых жил, по которым прошел своей сохой древнерусский смерд. Название Смерди и ему подобные всюду (Рыдзевская, 1936, с. 5—10), и странным бы было называть таким образом поселения, если бы смерды были холопами. По-видимому, смерды были свободными крестьянами. Прочие характеристики смердов изменялись в зависимости от изменения социально-экономических отношений, а это и создавало трудности в истолковании называющего их слова, вызвало колебания историков в точном определении социального статуса смерда.